Станичники - Страница 8

Пестрые, веселые, оживленные толпы двигались и стояли тут. В неясном золотистом сумраке можно было различить только белые цвета; все остальное сливалось в одну темную, однообразную массу. И звенела песня. Мотив — не протяжный, не унылый, но словно задумчивый. Какая-то нежная грусть, трогательная жалоба любви плакала в нем и будила в сердце неясные грезы о далеком счастье, о чем-то неведомом… Бог знает о чем! — хотелось плакать, как в разлуке.

А по степи широкими шеренгами бились ребятишки. Одна сторона гонялась за другой, рассыпаясь, собираясь в кучи, падая, вскакивая с оживленным, веселым криком, с крепкими словами, свистом, гамом… Агапка убежал от матери.

— Ну-ка, зачинать! — крикнул громко Сергей Коротков. Вызывающий крик, бойкий и гордый, звонко пронесся кругом.

Маленькие бойцы сейчас же отступили на задний план. Их место заступили взрослые. Казаки оставили хоровод. По обе стороны будущей арены стеной стали зрительницы и те немолодые зрители, которые не предполагали принять участие в битве.

— Зачинать! — послышался ответный вызов с «верховой» стороны.

— Давай сюда Короткова!

— Ну, выходи!

Стройная фигура Сергея, пьяного, растерзанного, с засученными рукавами рубахи, была красива и эффектна. Он стоял в боевой позиции — боком, расставив ноги и выставив вперед одну руку. Белокурый казак из «верховых» кинулся на него. Гулко раздались звуки ударов.

— Ну, дружней! ррразом!! — вспыхнул общий крик.

И несколько человек ринулись вперед. Бухающие звуки ударов, крики, топот бегущих ног — все смешалось. Стремительно и быстро кидались с обеих сторон раздевшиеся, оставшиеся в одних рубахах бойцы — без фуражек, с развевающимися волосами. Золотистая пыль вилась над ними и над зрителями, шумно, густыми стенами двигавшимися по сторонам. Иногда над этой пылью взвивалась подброшенная вверх фуражка. Громкие, удалые крики и гиканье бойцов, плачущие голоса женщин, старавшихся удержать своих мужей, крепкие, озлобленные ругательства зрителей — при бегстве «своих», торжествующие восклицания при удаче — вся эта красивая картина удали, силы, вольного, дикого движения невольно возбуждала, заражала, волновала кровь, захватывала дух и толкала в самую гущу толкотни и свалки.

Наконец одна сторона окончательно сбита. Отступила. Победитель не преследовал. Он тоже устал, выбился из сил, и победа обошлась ему недешево… Все остановились. Шумный говор сменил неистовые крики кулачного боя. Усталые бойцы — без шапок, в одних рубахах, — быстро и оживленно обменивались впечатлениями боя и отыскивали брошенные принадлежности своего костюма. Разгоревшиеся страсти помаленьку успокоились. Опять в одно место собрались недавние озлобленные противники.

— Фуражку не видал мою? — слышится голос.

— У кого-то там в руках.

— Эй, кто взял фуражку? Являйте! Признавайтесь!

— Я тебя, сукин сын! приди лишь ты у меня домой! — звонко грозила Марина Агапке, которого держал за руку дед, Иван Нефедыч.

— За что ты его? — заступился старик.

— За то! сколько раз приказывала: «не мечись в драку»! А он все знай свое…

— Ничего, пускай привыкает!

— Есть к чему привыкать!

— А на поле-то биться ведь надо будет? За родину-то?

— На поле!.. На поле — служба, там нехай бьется, как знает, а тут служба, что ль?

— Все равно: за отечество стоит.

— Он надысь пришел, а у него вот какая сосулька под глазом… Я над ним, как над мертвым, кричала…

— Ничего, заживет до свадьбы! Ведь оно, казачество-то, как ты думаешь?.. Поди вон энтому парнишке наклади! — обратился вдруг старик к мальчугану. — Беги! вон с энтим парнишкой…

Шумные толпы еще с полчаса толклись на месте и наконец тронулись по направлению к станице. Среди черной, движущейся массы видны были белые, пестрящие ее костюмы женщин. Слышалась веселая песня с присвистом. Через головы Марина видела танцующую молодую пару. В такт песни бойко размахивала чья-то поднятая вверх рука с платочком; в такт песни дрожала и лихо подпрыгивала чья-то фуражка, заломленная на самый затылок… Детишки шныряли под ногами взрослых, толкали их, свистали, смеялись, дрались. Мимолетные молодые взгляды в ночном сумраке, шепот, звонкий, серебристый смех, нечаянные толчки мимоходом, легкая походка, гордая осанка, бесцеремонное заигрыванье казаков — все как-то волновало, зажигало кровь… И жажда увлекательного веселья, любви, беззаботности охватила сердце Марины. И скучно ей стало одной…

— Как ваше здоровьице? — раздался сзади знакомый веселый голос, и Сергей обнял ее. Она попробовала вырваться, но он держал хотя мягко, но крепко, и смеялся, дыша на нее запахом водки.

— Да уйди ты, холера! — говорила она смеясь.

— Что ж, и не жалко, стало быть?

— Страсть! Плакала: думала, убьют тебя на кулачках… по мертвому кричала…

— Я сроду не поддамся!

И в этом веселом, беззаботно-гордом восклицании была красивая, покоряющая удаль.

— А вот ты… ну, ты убьешь! — сказал он тихо и робко привлек ее к себе.

— Провались ты! привязался…

— Мариша! неужели не выйдешь? Мариша… ведь вот они… Он позвенел деньгами в кармане.

— Платье куплю! Ей-Богу… Лишь выйди!.. Кашемировое… Она с силой рванулась из рук и убежала. В самую полночь кто-то два раза проходил с песней по улице.

Я вчерашний вечерок… я вчерашний вечерок
Со друзьями пил-гулял…

Марина долго лежала с открытыми глазами, вслушиваясь в перелив этого голоса, легкого и красивого, в знакомый мотив. Свекровь спала на лавке в горнице, Антон с женой — в кухне. Она одна была в избе с детьми.